Фотока чисто для иллюстрации, из Нормандии 1944 года.
"Вот и блиндаж. Около входа под дамским зонтом с автоматом на шее стоит
часовой. Афиногенов, недолго думая, сполз в траншею. В темноте блеснул нож,
и часовой без звука рухнул на землю.
Афиногенов и Щербина остались наверху, а мы с Кряховым потихоньку вошли
в блиндаж.
Быстро окидываю взглядом обстановку. В деревянную стену у двери вбиты
гвозди. На каждом гвозде автомат. Под автоматами каски, около касок --
электрические фонарики. Вдоль правой и левой стен -- сплошные нары. На нарах
под одеялами спят гитлеровцы. Спят тихим, мирным сном. Над головой у каждого
-- верхнее обмундирование. Посреди блиндажа висит маленькая электрическая
лампочка, отчего в блиндаже полумрачный успокаивающий молочный свет.
Мы подошли к автоматам, сняли их со стены, потом вывернули лампочку,
прицепив к своим поясам но карманному фонарику. Гитлеровцы продолжали
храпеть.
Степан Кряхов громко, твердо скомандовал:
-- За смерть детей и матерей по фашистскому зверью -- огонь!
Из двух автоматов хлестнул свинцовый ливень. Фашисты срывались с мест,
но тут же падали. Одеяла перемешались в кучу.
Мы стояли у стены, увешанные автоматами, меняя по мере необходимости
положение. Прошили очередями нары вдоль и поперек. Порядок, никаких
признаков сопротивления.
И вдруг вижу возле своих ног живого гитлеровца. Он в одном белье, на
котором нет ни одного темного пятнышка, значит, ни одна пуля не тронула его.
Как это ему удалось, не пойму. Перевожу автомат к ногам. Кряхов хватает меня
за руку:
-- Не тронь, нужен "язык"!
Фашист вытянул руки вдоль пола: дескать, сдаюсь, вот, даже в лежачем
положении руки поднимаю.
Этот немец хорошо знал русский язык, что и спасло его: он раньше всех
понял смысл команды Кряхова и бросился ко мне в ноги.
Немец оказался послушным. Он быстро накинул поверх белья маскхалат,
сунул ноги в сапоги, и мы вернулись к своим товарищам с "языком".
Обратный путь преодолели быстро. У своего блиндажа нас встретили и
капитан Аксенов, и выспавшийся Васильченко, и Костриков, и Хабибулин.
Осматривая немца со всех сторон, они расспрашивали о подробностях вылазки.
Но рассказ явно не клеился. Перед моими глазами то и дело вставала картина
того, что мы сотворили в блиндаже. На душе было как-то нехорошо. Даже [72]
вроде жалко становилось тех."